Неточные совпадения
А уж Тряпичкину, точно, если кто попадет на зубок, берегись: отца родного не пощадит для словца, и деньгу тоже любит. Впрочем, чиновники эти добрые
люди; это с их стороны хорошая черта, что они мне дали взаймы. Пересмотрю нарочно,
сколько у меня денег. Это от судьи триста; это от почтмейстера триста, шестьсот, семьсот, восемьсот… Какая замасленная бумажка! Восемьсот, девятьсот… Ого! за тысячу перевалило… Ну-ка, теперь, капитан, ну-ка, попадись-ка ты мне теперь! Посмотрим, кто кого!
Артемий Филиппович.
Человек десять осталось, не больше; а прочие все выздоровели. Это уж так устроено, такой порядок. С тех пор, как я принял начальство, — может быть, вам покажется даже невероятным, — все как мухи выздоравливают. Больной не успеет войти в лазарет, как уже здоров; и не столько медикаментами,
сколько честностью и порядком.
Пей даром
сколько вздумаешь —
На славу угостим!..»
Таким речам неслыханным
Смеялись
люди трезвые,
А пьяные да умные
Чуть не плевали в бороду
Ретивым крикунам.
Стародум. А! Сколь великой душе надобно быть в государе, чтоб стать на стезю истины и никогда с нее не совращаться!
Сколько сетей расставлено к уловлению души
человека, имеющего в руках своих судьбу себе подобных! И во-первых, толпа скаредных льстецов…
Очевидно, стало быть, что Беневоленский был не столько честолюбец,
сколько добросердечный доктринер, [Доктринер — начетчик,
человек, придерживающийся заучен — ных, оторванных от жизни истин, принятых правил.] которому казалось предосудительным даже утереть себе нос, если в законах не формулировано ясно, что «всякий имеющий надобность утереть свой нос — да утрет».
И
сколько бы ни внушали княгине, что в наше время молодые
люди сами должны устраивать свою судьбу, он не могла верить этому, как не могла бы верить тому, что в какое бы то ни было время для пятилетних детей самыми лучшими игрушками должны быть заряженные пистолеты.
Теперь, присутствуя на выборах и участвуя в них, он старался также не осуждать, не спорить, а
сколько возможно понять то дело, которым с такою серьезностью и увлечением занимались уважаемые им честные и хорошие
люди. С тех пор как он женился, Левину открылось столько новых, серьезных сторон, прежде, по легкомысленному к ним отношению, казавшихся ничтожными, что и в деле выборов он предполагал и искал серьезного значения.
Было ли в лице Левина что-нибудь особенное, или сам Васенька почувствовал, что ce petit brin de cour, [приволакивание,] который он затеял, был неуместен в этой семье, но он был несколько (
сколько может быть светский
человек) смущен входом Левина.
Вронский три года не видал Серпуховского. Он возмужал, отпустив бакенбарды, но он был такой же стройный, не столько поражавший красотой,
сколько нежностью и благородством лица и сложения. Одна перемена, которую заметил в нем Вронский, было то тихое, постоянное сияние, которое устанавливается на лицах
людей, имеющих успех и уверенных в признании этого успеха всеми. Вронский знал это сияние и тотчас же заметил его на Серпуховском.
— Поэтому для обрусения инородцев есть одно средство — выводить как можно больше детей. Вот мы с братом хуже всех действуем. А вы, господа женатые
люди, в особенности вы, Степан Аркадьич, действуете вполне патриотически; у вас
сколько? — обратился он, ласково улыбаясь хозяину и подставляя ему крошечную рюмочку.
— Я приехал, но поздно. Виноват, — прибавил он и обратился к адъютанту, — пожалуйста, от меня прикажите раздать,
сколько выйдет на
человека.
Да-с, с большими странностями, и, должно быть, богатый
человек:
сколько у него было разных дорогих вещиц!..
Здесь, на водах, преопасный воздух:
сколько я видел прекрасных молодых
людей, достойных лучшей участи и уезжавших отсюда прямо под венец…
Принял он Чичикова отменно ласково и радушно, ввел его совершенно в доверенность и рассказал с самоуслажденьем,
скольких и
скольких стоило ему трудов возвесть именье до нынешнего благосостояния; как трудно было дать понять простому мужику, что есть высшие побуждения, которые доставляют
человеку просвещенная роскошь, искусство и художества;
сколько нужно было бороться с невежеством русского мужика, чтобы одеть его в немецкие штаны и заставить почувствовать, хотя сколько-нибудь, высшее достоинство
человека; что баб, несмотря на все усилия, он до сих <пор> не мог заставить надеть корсет, тогда как в Германии, где он стоял с полком в 14-м году, дочь мельника умела играть даже на фортепиано, говорила по-французски и делала книксен.
Это был решительно
человек, для которого не существовало сомнений вовсе; и
сколько у них заметно было шаткости и робости в предположениях, столько у него твердости и уверенности.
— Попробую, приложу старанья,
сколько хватит сил, — сказал Хлобуев. И в голосе его было заметно ободренье, спина распрямилась, и голова приподнялась, как у
человека, которому светит надежда. — Вижу, что вас Бог наградил разуменьем, и вы знаете иное лучше нас, близоруких
людей.
Веришь ли, что офицеры,
сколько их ни было, сорок
человек одних офицеров было в городе; как начали мы, братец, пить…
— Фетюк просто! Я думал было прежде, что ты хоть сколько-нибудь порядочный
человек, а ты никакого не понимаешь обращения. С тобой никак нельзя говорить, как с
человеком близким… никакого прямодушия, ни искренности! совершенный Собакевич, такой подлец!
— Пили уже и ели! — сказал Плюшкин. — Да, конечно, хорошего общества
человека хоть где узнаешь: он не ест, а сыт; а как эдакой какой-нибудь воришка, да его
сколько ни корми… Ведь вот капитан — приедет: «Дядюшка, говорит, дайте чего-нибудь поесть!» А я ему такой же дядюшка, как он мне дедушка. У себя дома есть, верно, нечего, так вот он и шатается! Да, ведь вам нужен реестрик всех этих тунеядцев? Как же, я, как знал, всех их списал на особую бумажку, чтобы при первой подаче ревизии всех их вычеркнуть.
— Да как сказать — куда? Еду я покуда не столько по своей надобности,
сколько по надобности другого. Генерал Бетрищев, близкий приятель и, можно сказать, благотворитель, просил навестить родственников… Конечно, родственники родственниками, но отчасти, так сказать, и для самого себя; ибо видеть свет, коловращенье
людей — кто что ни говори, есть как бы живая книга, вторая наука.
Откуда возьмется и надутость и чопорность, станет ворочаться по вытверженным наставлениям, станет ломать голову и придумывать, с кем и как, и
сколько нужно говорить, как на кого смотреть, всякую минуту будет бояться, чтобы не сказать больше, чем нужно, запутается наконец сама, и кончится тем, что станет наконец врать всю жизнь, и выдет просто черт знает что!» Здесь он несколько времени помолчал и потом прибавил: «А любопытно бы знать, чьих она? что, как ее отец? богатый ли помещик почтенного нрава или просто благомыслящий
человек с капиталом, приобретенным на службе?
— Знай господин сам хотя сколько-нибудь толку в хозяйстве да умей различать
людей — у него будет всегда хороший управитель».
Герой наш, по обыкновению, сейчас вступил с нею в разговор и расспросил, сама ли она держит трактир, или есть хозяин, и
сколько дает доходу трактир, и с ними ли живут сыновья, и что старший сын холостой или женатый
человек, и какую взял жену, с большим ли приданым или нет, и доволен ли был тесть, и не сердился ли, что мало подарков получил на свадьбе, — словом, не пропустил ничего.
«Положим, — думал я, — я маленький, но зачем он тревожит меня? Отчего он не бьет мух около Володиной постели? вон их
сколько! Нет, Володя старше меня; а я меньше всех: оттого он меня и мучит. Только о том и думает всю жизнь, — прошептал я, — как бы мне делать неприятности. Он очень хорошо видит, что разбудил и испугал меня, но выказывает, как будто не замечает… противный
человек! И халат, и шапочка, и кисточка — какие противные!»
На
людей нынешнего века он смотрел презрительно, и взгляд этот происходил столько же от врожденной гордости,
сколько от тайной досады за то, что в наш век он не мог иметь ни того влияния, ни тех успехов, которые имел в свой.
—
Сколько ни делай добра
людям, как ни будь привязан, видно, благодарности нельзя ожидать, Николай? — говорил Карл Иваныч с чувством.
— Много между нами есть старших и советом умнейших, но коли меня почтили, то мой совет: не терять, товарищи, времени и гнаться за татарином. Ибо вы сами знаете, что за
человек татарин. Он не станет с награбленным добром ожидать нашего прихода, а мигом размытарит его, так что и следов не найдешь. Так мой совет: идти. Мы здесь уже погуляли. Ляхи знают, что такое козаки; за веру,
сколько было по силам, отмстили; корысти же с голодного города не много. Итак, мой совет — идти.
Сколько можно было разглядеть сквозь мигавшие ресницы,
человек этот был уже немолодой, плотный и с густою, светлою, почти белою бородой…
— Вот вы, наверно, думаете, как и все, что я с ним слишком строга была, — продолжала она, обращаясь к Раскольникову. — А ведь это не так! Он меня уважал, он меня очень, очень уважал! Доброй души был
человек! И так его жалко становилось иной раз! Сидит, бывало, смотрит на меня из угла, так жалко станет его, хотелось бы приласкать, а потом и думаешь про себя: «приласкаешь, а он опять напьется», только строгостию сколько-нибудь и удержать можно было.
Огромная масса
людей, материал, для того только и существует на свете, чтобы, наконец, чрез какое-то усилие, каким-то таинственным до сих пор процессом, посредством какого-нибудь перекрещивания родов и пород, понатужиться и породить, наконец, на свет, ну хоть из тысячи одного, хотя сколько-нибудь самостоятельного
человека.
Упрямец! ускакал!
Нет ну́жды, я тебя нечаянно сыскал,
И просим-ка со мной, сейчас, без отговорок:
У князь-Григория теперь народу тьма,
Увидишь
человек нас сорок,
Фу!
сколько, братец, там ума!
Всю ночь толкуют, не наскучат,
Во-первых, напоят шампанским на убой,
А во-вторых, таким вещам научат,
Каких, конечно, нам не выдумать с тобой.
(Василий Иванович уже не упомянул о том, что каждое утро, чуть свет, стоя о босу ногу в туфлях, он совещался с Тимофеичем и, доставая дрожащими пальцами одну изорванную ассигнацию за другою, поручал ему разные закупки, особенно налегая на съестные припасы и на красное вино, которое,
сколько можно было заметить, очень понравилось молодым
людям.)
— Нигилист, — проговорил Николай Петрович. — Это от латинского nihil, ничего,
сколько я могу судить; стало быть, это слово означает
человека, который… который ничего не признает?
— Аристократизм, либерализм, прогресс, принципы, — говорил между тем Базаров, — подумаешь,
сколько иностранных… и бесполезных слов! Русскому
человеку они даром не нужны.
— Да. И Алина. Все. Ужасные вещи рассказывал Константин о своей матери. И о себе, маленьком. Так странно было: каждый вспоминал о себе, точно о чужом.
Сколько ненужного переживают
люди!
—
Сколько ж их было? — густым басом спросил толстый
человек.
— Не склеилась у нас беседа, Самгин! А я чего-то ждал. Я, брат, все жду чего-то. Вот, например, попы, — я ведь серьезно жду, что попы что-то скажут. Может быть, они скажут: «Да будет — хуже, но — не так!» Племя — талантливое!
Сколько замечательных
людей выдвинуло оно в науку, литературу, — Белинские, Чернышевские, Сеченовы…
«Приятельское, — мысленно усмехнулся Клим, шагая по комнате и глядя на часы. —
Сколько времени сидел этот
человек: десять минут, полчаса? Наглое и глупое предложение его не оскорбило меня, потому что не могу же я подозревать себя способным на поступок против моей чести…»
Говорил он гибким, внушительным баском, и было ясно, что он в совершенстве постиг секрет:
сколько слов требует та или иная фраза для того, чтоб прозвучать уничтожающе в сторону обвинителя,
человека с лицом блудного сына, только что прощенного отцом своим.
«
Сколько ценнейших сил, упрямого учительства тратится на эту полудикую, полуграмотную массу
людей. В сущности, они не столько помогают, как мешают жить».
— Вы простите, что я привел его, — мне нужно было видеть вас, а он боится ходить один. Он, в сущности, весьма интересный и милый
человек, но — видите — говорит! На все темы и
сколько угодно…
— Вообще — это бесполезное занятие в чужом огороде капусту садить. В Орле жил под надзором полиции один политический
человек, уже солидного возраста и большой умственной доброты. Только — доброта не средство против скуки. Город — скучный, пыльный, ничего орлиного не содержит, а свинства —
сколько угодно! И вот он, добряк, решил заняться украшением окружающих
людей. Между прочим, жена моя — вторая — немножко пострадала от него — из гимназии вытурили…
Из
людей, которых он видел в эти дни, особенно выделялась монументальная фигура красавца Фроленкова. Приятно было вспоминать его ловкие, уверенные движения, на каждое из них
человек этот тратил силы именно столько,
сколько оно требовало. Многозначительно было пренебрежение, ‹с которым› Фроленков говорил о кузнецах, слушал дерзости Ловцова.
— А ты уступи, Клим Иванович! У меня вот в печенке — камни, в почках — песок, меня скоро черти возьмут в кухарки себе, так я у них похлопочу за тебя, ей-ей! А? Ну, куда тебе, козел в очках, деньги? Вот, гляди, я свои грешные капиталы семнадцать лет все на девушек трачу,
скольких в
люди вывела, а ты — что, а? Ты, поди-ка, и на бульвар ни одной не вывел, праведник! Ни одной девицы не совратил, чай?
— Хорошо угостили, а? — спросил он, подмигнув острым глазком, и, постучав кирпичом в стену, метнул его под ноги
людям. — Молодых-то
сколько побили, молодых-то! — громко и с явным изумлением сказал он.
— Нет, это у него от самолюбия, — объяснила Любаша. — Но кто симпатичен, так это Долганов, — понравился тебе? Ой, Клим,
сколько новых
людей! Жизнь…
«Все — было, все — сказано». И всегда будет жить на земле
человек, которому тяжело и скучно среди бесконечных повторений одного и того же. Мысль о трагической позиции этого
человека заключала в себе столько же печали,
сколько гордости, и Самгин подумал, что, вероятно, Марине эта гордость знакома. Было уже около полудня, зной становился тяжелее, пыль — горячей, на востоке клубились темные тучи, напоминая горящий стог сена.
Бальзаминов.
Сколько бы я ни прослужил: ведь у меня так же время-то идет, зато офицер. А теперь что я? Чин у меня маленький, притом же я
человек робкий, живем мы в стороне необразованной, шутки здесь всё такие неприличные, да и насмешки… А вы только представьте, маменька: вдруг я офицер, иду по улице смело; уж тогда смело буду ходить; вдруг вижу — сидит барышня у окна, я поправляю усы…
Обломов хотя и прожил молодость в кругу всезнающей, давно решившей все жизненные вопросы, ни во что не верующей и все холодно, мудро анализирующей молодежи, но в душе у него теплилась вера в дружбу, в любовь, в людскую честь, и
сколько ни ошибался он в
людях,
сколько бы ни ошибся еще, страдало его сердце, но ни разу не пошатнулось основание добра и веры в него. Он втайне поклонялся чистоте женщины, признавал ее власть и права и приносил ей жертвы.
Он будет жить, действовать, благословлять жизнь ее. Возвратить
человека к жизни —
сколько славы доктору, когда он спасет безнадежного больного! А спасти нравственно погибающий ум, душу?..